Есть таковая теория, что реальный сюжет хоть какого кинофильма - это сам кинофильм. Так, «На крайнем дыхании» Годара - метафора его режиссерской манеры: он снимал лихорадочно, наобум. Ну а Висконти воспел Людвига Баварского, так как сумасшедший повелитель строил в конце XIX века средневековые замки, такие же неприемлимые и лишние, как киноленты Висконти.
«Наилучшее предложение» непревзойденно иллюстрирует эту теорию. Верджил Олдман (Джеффри Раш) - в его имени отчетливо слышится: «старик-девственник» - основной аукционист мира, эксперт-виртуоз и виртуозный махинатор. Одинокое и, да, девственное чудовище живет посреди сотен присвоенных дамских портретов Рембрандта, Энгра, Валлоттона и иных Ренуаров, исповедуя теорию, гласящую, что в хоть какой подделке либо копии есть толика подлинности, привнесенная фальсификатором.
«Наилучшее предложение» не подделка, а виртуозный триллер, чья неумолимая, захватывающая неторопливость льет бальзам на душу зрителя, исхлестанного истерическим и вроде бы модным ритмом. Но частично это освеженная режиссером копия эталонных триллеров о заговорах, криминальных и метафизических. Поточнее говоря, эти образцы отражаются в кинофильме как в древнем зеркале, искажающем и размывающем их.
Первейший из их - «Головокружение» Хичкока. Что очень изредка встречается в фильмах о виртуозных аферах, и Хичкок, и Торнаторе повествуют о их исходя из убеждений не обожаемых кино обаятельных мерзавцев, а жертвы. Мерзавцы же делают рискованную, но точную ставку на романтизм, немыслимый в душе таковой прожженной твари, как «старик-девственник».
2-ой идеал - киноленты Романа Поланского, зацикленного на huis clos - замкнутом пространстве, на героях-пленниках: по собственной либо чужой воле. Олдман относится к собственному дому как к отелю, не живет в нем, поточнее говоря, живет только в комнате-сейфе с коллекцией. Его публично-одинокий мир сталкивается, как с айсбергом, с миром Клэр (Сильвия Хукс). Она 12 лет как заперлась в потайной комнате собственного дома, страдая агорафобией, другими словами ужасом открытого места: рифма к хичкоковскому «вертиго» - ужасу высоты.
Понятно, что хоть какой неплохой триллер восходит к архетипам. Вначале понятно, что смотришь сказку о красавице и чудовище, при этом кросотка несомненное чудовище - не ясна только природа ее чудовищности.
В доме Клэр по полу раскиданы странноватые, древние колесики, не разгадав назначения которых Олдман не способен разорвать с истеричной клиенткой. Вообщем, то, что - в метафорическом смысле - это детали капкана, расставленного на героя, разумеется. То же, что это детали говорящего дроида, сделанного некоторым великим мастером XVIII века, говорит быстрее о кинофильме как безупречном механизме. В символическом финале сам Олдман кажется узником циклопических древних часов, хотя окружившие его шестерни - декор пражского ресторана.
Современники подразумевали, что в чреве дроида скрывается лилипут, дающий правильные ответы на вопросцы зрителей от лица тупой железяки. О этом мельком упоминает Олдман в общении с механиком Робертом (Джим Стерджесс), одним из друзей старика вместе с богемным увальнем и сообщником Билли (Дональд Сазерленд). Меж тем в кафе, куда входит Олдман, в углу вечно торчит лилипутка, изрекающая некоторые числа и кажущаяся готическим элементом дизайна. Но беда Олдмана как раз в том, что он не додумался (ну и с чего же бы ему говорить с элементом дизайна) впору задать ей хотя бы один, простой вопросец. К примеру, как ее зовут.
Иная беда в том, что максимум за полчаса до финала нельзя не додуматься, в чем здесь дело. Но осознание целого не очень вредит саспенсу. Бес в деталях, а о таковых деталях, как имя лилипутки, не додуматься никак.